— Тогда желаю вам сохранить бесстрашие, — Кэноэ снова протянул ладонь для прощания. — Надеюсь, мы еще когда-нибудь увидимся.
— Кто знает, жизнь откалывает и не такие фортели, — начальник отряда спасателей попрощался с принцем как равный с равным и долго потом смотрел на закрывшуюся за ним дверь.
Посадочная площадка, вчера такая пустынная и почти заброшенная, была полна жизни. Чуть ли не каждую минуту на ней садился какой-нибудь транспорт — от небольших катеров до громадных грузовых лайнеров. Это в провинцию начала прибывать помощь со всех уголков планеты. Тучи уже полностью разошлись, над горами вставало солнце, а под ногами похрустывал тонкий ледок на многочисленных лужах.
Катер доставил его почти к самому лайнеру, но перед трапом Кэноэ задержался, любуясь оживленным портом, в пробуждении которого он принял самое непосредственное участие. Внезапно его внимание привлек только что опустившийся грузовоз с опознавательными знаками Особого Столичного Округа. Из его обширного чрева по наклонному пандусу стал выезжать массивный колесный транспортер, и в его кабине Кэноэ вдруг заметил светловолосую девушку, похожую на Кээрт. Он даже протер глаза, стараясь получше вглядеться, но грузовик уже повернул и стал удаляться от него, двигаясь в сторону выезда из воздушного порта.
Вздохнув, Кэноэ начал подниматься по трапу. Увидев светловолосую девушку, он вдруг понял, что соскучился по Кээрт. Он не знал пока, является ли его чувство к ней обычной привязанностью или чем-то большим, но ощущал, что последние сутки что-то изменили в нем самом и в его отношении к окружающему миру. «Мы каждый день оставляем за собой прошлое», — вспомнились ему слова из прочитанной книги, и, кажется, он впервые мог применить эту фразу к самому себе.
Казалось, Кэноэ был готов к любым последствиям своей поездки в 38-ю провинцию… но только не к тому, что вышло на самом деле. За целый день, прошедший после его возвращения, никто даже не поинтересовался, где он был и что делал. Нет, конечно, нельзя сказать, что к нему вообще не проявили интереса: мама сказала ему, что гордится им, а повариха Нриант вообще смотрела на него с немым обожанием (как выяснилось, все ее родственники остались живы и здоровы, только один из братьев получил легкие порезы осколками стекла). Но мама и Нриант как бы не считались, а невнимание остальных жестоко задело Кэноэ. Даже Кээрт была где-то в отъезде, что весьма сильно его обидело.
В совершенном расстройстве чувств на следующий день он сбежал на прогулку в город, но и там не смог вернуть себе душевное равновесие. Даже любимые места казались скучными и обыденными, а слияние с толпой, ранее освобождавшее его от постоянного гнета избранности, больше не вызывало никаких положительных эмоций.
После 38-й провинции ему больше не хотелось прятаться в толпе, становиться одним из многих. Идея пришла к нему внезапно. «Весь Голодайчик только и говорит о вас», — сказал ему две с лишним дюжины дней назад Суорд. А адрес человека со штрафной карточкой, которого он спас от полиции, до сих пор настойчиво звучал у него в голове: Старый Город, Голодайчик, дом господина Грауха.
Прежде его не тянуло туда, но неожиданно вспыхнувшее желание поразило его своей настойчивостью. И Кэноэ, повинуясь его зову, направился в окраинный район, откуда отправлялись скромные неприметные автобусы без табличек, связывавшие Столицу со Старым Городом, которого официально не существовало в природе. Как и все прочие виды нелегального бизнеса, этот маршрут работал круглосуточно и без перебоев.
Автобус привычно петлял по неровной дороге между заводскими корпусами, а Кэноэ, зажатый в угол сиденья толстой теткой, о чем-то переговаривавшейся с соседкой сзади, чувствовал, как его решимость понемногу сходит на нет. Он неоднократно бывал в Старом Городе, но никогда не заходил дальше знаменитой барахолки, которую в Столице называли толчком. О лабиринтах улочек Старого Города рассказывали страшные вещи, но даже если не принимать во внимание заведомо неправдоподобные детали, все равно получалось, что в тех местах, где каждый житель находился не в ладах с законом, очень не любили чужаков. Поэтому расспрашивать на улицах, где находится Голодайчик, а в нем — дом господина Грауха, вряд ли было разумным решением.
Но, как не странно, эта проблема разрешилась проще всего. Водитель автобуса, не моргнув глазом, за несколько монет передал Кэноэ неряшливо отпечатанную на копировальном аппарате схему, на которой был отмечен даже дом Грауха, очевидно, считавшийся какой-то местной достопримечательностью. Внимательно разглядев схему, чтобы заранее выучить маршрут, Кэноэ аккуратно сложил ее, спрятал в карман и свернул от шумной площади в нужный переулок.
Старый Город походил, скорее, на декорацию к фильму, чем на место, где живут люди. Относительно новые постройки соседствовали в нем с развалинами едва ли не трехсотлетней давности и обширными пустырями, поросшими бурьяном и пыльным кустарником. Выщербленные тротуары были усеяны камнями, обвалившимися с карнизов старых зданий, а на мостовой зияли ямы и глубокие трещины, из которых топорщилась жесткая трава. Над всем этим господствовал удушливый запах гниения, распространяемый огромными мусорными баками, неизменно заполненными до краев.
Однако это унылое место вовсе не производило впечатление необитаемого. Из окон верхних этажей тянулись веревки, на которых сушилось белье, где-то играла громкая музыка, на пустырях шумно гонялись друг за другом дети, а в подворотнях то и дело маячили легко и ярко одетые женщины или сидели на корточках молодые парни в черных спортивных штанах и разноцветных майках, провожающие Кэноэ подозрительными взглядами. Эти взгляды, казалось, обшаривали его с ног до головы, и Кэноэ чувствовал, что становится объектом какого-то недоброжелательного внимания.